Как в тундре ходят в туалет, моются и рожают детей?
Современному человеку сложно представить свою жизнь без электричества, горячей воды, бегущей из-под крана и газовой плиты, на которой без особого труда можно приготовить и подогреть пищу. Однако даже в наше время существуют племена кочевников-оленеводов, жизнь которых полностью связана с тундрой и ее природными условиями. А условия эти далеки от жизни в комфортабельных апартаментах.
Тундра знаменита своими морозами зимой и бесчисленной мошкарой летом. Как же кочевникам удается в таких условиях жить, рожать детей, следить за своей гигиеной и ходить в туалет?
Душ в тундре
Жизнь кочевников полностью связана с оленями. Основной пищей этих животных является ягель, который довольно быстро ими съедается. Поэтому народам Севера нельзя долго просиживать на одном месте – через 2-3 дня приходится собирать весь скарб и отправляться на поиски нового пастбища.
Олени дают кочевникам возможность выживать в подобных условиях: их шкура используется для одежды, постройки жилья, а их мясо и внутренности, конечно же, идут в рацион. Поэтому обитатели тундры так пекутся о сытости своих оленей.
Однако частые переходы с места на место не позволяют народам Севера иметь в жилище какие-либо условия для комфортного принятия душа. При таких низких температурах мытье является довольно затруднительным занятием. Чтобы добыть воду чукчи и ненцы разводят костер, на котором топят снег.
Однако в тундре дрова являются довольно дефицитным ресурсом, потому воду используют в основном для приготовления пищи или чая. У входа в чум – жилище кочевников – можно встретить умывальник, который является как раз средством для ухода за гигиеной. В крайних случаях моются над тазом в отдельном помещении яранги.
Правда для такого удовольствия приходится растапливать очень много снега, примерно в течение 4-5 часов. Детей моют в больших тазах или ведрах. Но чаще всего моются летом, правда и тогда мешает мошкара и гнус.
Более того, этим людям зимой нередко приходится защищаться от переохлаждения с помощью жира, которым они натирают свое тело. После, чтобы почистить свое тело, они садятся возле костра. Когда жир начинает размягчаться, его соскребают с тела.
Еще раньше чукчи верили, что мыться нельзя, потому что мытье забирает здоровье человека. Возможно, частично это было оправдано, так как в такие морозы очень легко простудиться в процессе водных процедур. Однако в советские времена чукчей стали приучать следить за своей гигиеной, после чего они обзавелись переносными печами и мобильными банями.
Прежде чем присесть, оглянись…
Туалет у оленеводов располагается прямо на улице и представляет собой небольшое углубление в снегу, возле которого обычно ставится палка для обозначения места. Когда на улице ветер и холод, у ненцев в этом плане ничего не меняется. Все потому что они носят длинные теплые одежды под названием малицы.
Когда человек справляет нужду, эта одежда защищает обнаженные участки тела от холода. В таком случае невозможно что-то отморозить или застудить. Ходить в туалет гораздо сложнее летом, когда воздух наполнен мухами и гнусом.
Правда некоторые оленеводы уже смогли обзавестись биотуалетами. Когда жители тундры выходят из чума, чтобы справить нужду, им приходится оглядываться. Все потому что хитрые олени знают, куда идет человек, и часто начинают следовать за ним.
Это потому что олени очень любят поедать желтый снег. Так они пытаются восполнить дефицит соли. Чтобы олень не помешал, люди прикрикивают на животное и отгоняют его.
Рождение ребенка
Роды обычно принимают бабушки, тети и мамы. К акушеркам и врачам прибегают лишь в крайних случаях, или же если оленеводы кочуют недалеко от населенного пункта. Бывает, что в тундру прилетает врач, либо роженицу транспортируют в больницу на вертолете.
Когда у женщины начинаются схватки, муж заботится о том, чтобы в доме было достаточно теплой воды, тканей и меха. Он же нередко участвует в принятии родов.
Ненцы, живущие на полуострове Ямал, не ограничивают количество детей. Они верят, что надо рожать столько, сколько пошлет покровительница и хозяйка чума Мях-Пухче.
Если роды оканчиваются печально для младенца, ненцы верят, что предки не выпустили его из царства мертвых. Вместо памперсов они обычно используют особый мох, но иногда стирают белье в реках.
3 комментария
Первым пошёл американский унитаз. Здоровенный, красивый, удобный. Только рычажка спуска нету.
— Ну и как он работает?, — спрашивает жюри.
— Да вот тут — на крышке сливного бачка кнопка есть. Нажали — спустил.
Вторым представили японский унитаз. Компактный, современного дизайна и с кучей кнопочек. Тут и подогрев, когда холодно, и охлаждение, когда жарко, и музыка под настроение. Как работает, спрашивать не стали — побоялись, что запутаются со всеми этими кнопочками.
Теперь настала очередь советского унитаза. Представитель СССР выходит и выносит с собой две палки — одну большую, под два метра и вторую поменьше.
— А что это такое?, — спрашивает жюри.
— Это — якутский унитаз.
— А как он работает?
— Вот эту, большую палку втыкают в снег. На неё вешают верхнюю одежду. Ну и делают все необходимые дела.
— А вторая палка зачем?
— От волков отбиваться.
Вот многие спрашивают: «Лора, а как в тундре с туалетом?» «А с туалетом в тундре, — говорю я, — всё замечательно. Нигде больше вы не найдёте такого шикарного туалета, как в тундре (тут я тяну из пачки розового «Собрания» удлинённую сигаретину и делаю паузу, чтобы нервно закурить). Этот туалет простирается буквально от горизонта до горизонта, и единственное неудобство, с которым вы можете столкнуться при акте каканья или писанья, это…» Впрочем, это не единственное неудобство.
Когда-то я имела дело с туалетом, у которого не было потолка, трёх стен и двери. Туалет находился на территории нашей с экс-мужем дачи, поэтому какое-то время он нас не раздражал, но мы все равно потом сделали себе новый, со стенами и даже неким подобием журнального столика. Доставшееся же нам от прежних хозяев тубзо представляло собой 4 вкопанных в землю столба, между которыми болтались драные ковровые дорожки. Вместо крыши над тубзом нависала кедровая ветка, на которой вечно лежал сугроб снега. Выпрямляясь, посетитель уборной обязательно задевал башкой сугроб и стряхивал его себе за шиворот. Так вот, когда я очутилась в оленьем стойбище, то воспоминание о тубзе с непрочным сугробом над головой оказалось одним из самых тёплых и, по меньшей мере трижды в день, я была готова отдать по ведру чая за каждую из трёх его ковровых дорожек. Я забыла сказать, что пакетированный чай в тундре ценится несколько выше, чем какое-нибудь говно типа Хеннеси. В приютившем меня стойбище уважали «Липтон».
Часа через три после приезда, надувшись с дороги «Липтона» с привезенной мною же сгущенкой, я выбралась из чума посмотреть, куда можно было бы этот «Липтон» выпустить из организма. Для красоты я захватила с собой фотокамеру, никого, впрочем, не обманувшую: «Лора, — сказали мне добрые хозяева, — ты если поссать хочешь, берегись оленей». Про оленей я не поняла, но переспрашивать не стала. «Нет, — сказала я, незаметно зардевшись в полумраке чума, — я хочу пофотографировать».
Снаружи было очень просторно. Низко над тундрой висело солнце, во всю ивановскую демонстрируя мне широкие возможности для фотографирования: сколько ни напрягай объектив, ни одного мало-мальски подходящего укрытия. Между чумов бродили олени, задумчиво ковыряясь копытами в снегу. Выглядели они, несмотря на рога, миролюбиво. «Липтон», между тем, с каждой минутой делал мою жизнь всё более трудной. Я отошла метров на двадцать от крайнего чума, спустила портки и, выставив голую задницу на минус 47 при ветре 15 м/сек, тут же перестала её чувствовать. Но мне было не до задницы: процесс изгнания «Липтона» затмил мне в тот момент всё. Именно поэтому я не сразу обратила внимание на какой-то неясный движняк позади себя. А когда обернулась, то даже не испугалась: выражение лиц у оленей, несущихся ко мне, было сосредоточенным, но не враждебным. Они смели меня, по-моему, даже не заметив, и принялись жрать снег там, где я только что сидела на корточках. В чум я вернулась сильно озадаченная. До этого я думала, что северные олени едят исключительно ягель.
Тот факт, что надо мной ржали, я здесь упоминать не буду, тем более что ржали надо мной беззлобно. Мне есть, чем гордиться: я оказалась легко обучаемая, о чём ныне и присно сообщаю в резюме при попытках куда-нибудь трудоустроиться. В следующий поход до ветру я пошла уже со знанием дела, захватив с собой в чисто поле длинную палку по имени «хорей». Хорей этот, ничего общего не имеющий с ямбом и прочими поэтическими прибамбасами, обычно используется погонщиками оленей в качестве дрына, которым следует подпихивать любителей человеческой мочи, если они слишком тормозят в дороге. В тот раз я выдернула хорей из сугроба рядом с чумом и пошла в снега, напевая какую-то мужественную херню вроде «Ты теперь в Армии». Олени, разом наплевав на ягель, собрались в кучу и пошли за мной, как дети за крысоловом. Я сменила песню на «Три кусочека колбаски» (посмотрела б на вас, что б вы вспомнили спеть при похожих обстоятельствах), но скоты не отставали. Я прибавила шагу, олени перешли на рысь. Я побежала, олени пустились в галоп, обогнали меня и остановились посмотреть, где я там. Я издали показала им хорей, и они подошли поближе. Двое из них дали почесать себя меж рогов, а один – потрогать за нос. Нос у северных оленей волосатый, если кто не знает.
Мы стояли напротив друг друга: я и штук двадцать оленей, выжидающих, когда я перестану страдать хернёй и наделаю им наконец жёлтого снега. Я замахнулась хореем, они слегка пригнули головы и не сдвинулись с места. «Пошли вон отсюда!!!» — крикнула я и затопала ногами, мгновенно провалившись в наст до середины ширинки. Олени стояли и смотрели, как я выбираюсь из снега. Пара-тройка из них вытянула шеи, чтобы проверить, не оставила ли я в снегу немножко мочи, а один даже сунулся с этим вопросом непосредственно ко мне. «Пошел вон, козёл», — сказала я, ударила его по харе и в этот момент до тошноты напомнила себе институтку, попавшую в кубло нахалов и отбивающуюся от них веером.
В чум я вернулась ни с чем. То есть, наоборот.
— Ну как? – спросила Алла Айваседо. Мы с ней познакомились в Самбурге, хороший город, тыща человек населения, включая интернатских детей. Это Алла привезла меня в стойбище к своим родственникам, представив как «хорошую русскую, правда, немного того».
— Да никак, — сказала я.
— Олени? – спросила Алла.
— Как вы вообще тут в туалет ходите? – спросила я.
— Да как. Пошли покажу, — сказала Алла, — я как раз тоже уже хочу.
И мы пошли.
Олени уже разбрелись по стойбищу, но, увидев нас, стали группироваться и готовиться к охоте.
— На них надо крикнуть, они разбегутся, — объясняла Алла на ходу.
— Я орала, — сказал я.
— Да как ты там орала, — махнула она в мою сторону щепкой. Щепку она захватила в чуме у «буржуйки».
— Нормально орала, — сказала я, но, вспомнив институтку, заткнулась.
Олени шли за нами хорошо обученной «свиньёй».
Алла остановилась, выковыряла в насте ямку щепочкой и взялась за полы ягушки (это такая девичья малица из оленьих шкур). Олени подошли и встали как вкопанные метрах в двух, не спуская глаз с выколупанной Аллой лунки.
— Смотри, как надо, — сказала Алла и, набрав воздуху, крикнула на полтундры:
— А НУ НАХУЙ БЫСТРО!!!
Олени всё еще бежали, когда Алла встала и расправила ягушку. Когда встала я, олени уже возвращались, но были еще далеко.
С того момента я ходила в тундру без провожатых. «А ну нахуй быстро!!!» — это я ведь и сама умею сказать, когда приспичит. Причем, вскоре выяснилось, что данную фразу не обязательно кричать полностью, достаточно и усеченного варианта. «А ну нахуй!!!» — доносилось время от времени из тундры. Это означало, что кто-то из обитателей стойбища пошёл в туалет.
Через три дня я научилась различать их по голосам.